26 октября – день празднования в честь афонской иконы Богородицы именуемой «Иверская». Это одна и самых почитаемых у нас икон. Каким же был ее путь в наши земли?
Монах стоял на краю палубы и задумчиво смотрел вперед, перебирая длинные четки. Кроме него и пары его спутников в таких же черных одеждах, к противоположному берегу плыло всего несколько человек, вероятно паломников. Слышалась русская речь. Монах оглянулся, бросив беглый взгляд на попутчиков, и снова погрузился в молитву. Миряне внимательно рассматривали открывающиеся глазу пейзажи – впереди был Афон, удел Богоматери.
На берегу иноков радостно встречали. Монахи, обнявшись и расцеловавшись, как братья, погрузили увесистую кладь на ослика и двинулись вверх по каменистому склону: в родную обитель после длительного отсутствия возвратился Пахомий, игумен Ивирона. Братия переговаривалась, обмениваясь новостями и впечатлениями после поездки, но игумен молчал – радость от встречи на его лице быстро сменилась прежней задумчивостью. И не случайно: впервые к нему обратились с такой необычной просьбой.
Нет, монахи и раньше делали списки с Вратарницы – главной святыни Ивирона. Но чтобы сам царь лично обратился с просьбой снять список с чудотворной иконы и в следующий приезд в Москву привезти его – такого еще не было.
Игумен Пахомий не раз бывал в Москве и, приезжая собирать пожертвования на строящуюся обитель, всегда останавливался в Новоспасском монастыре, у архимандрита Никона. Так случилось и на этот раз, и архимандрит лично передал просьбу царя.
Отец Пахомий нервничал и все быстрее двигались четки в его руках. Портаитисса никогда не покидала монастырских пределов, да и с параклиса, где она пребывает постоянно, ее выносят лишь три раза в году: накануне Рождества Христова до первого понедельника после праздника Собора Иоанна Предтечи, с Великой Субботы до понедельника Фоминой недели и на Успение Пресвятой Богородицы.
Вот и врата Ивирона. Даже не заходя в келию, игумен смыл с лица дорожную пыль и резво, почти бегом, помчался в храм. Упал на колена перед Владычицей и… замер: в сердце неожиданно разлилось мягкое тепло. Слезы сами хлынули из глаз, и монах, всхлипывая, сбивчивым шепотом стал молиться, изливая свою скорбь Богородице. Сколько так простоял коленопреклоненно – и сам не понял, но, выйдя на улицу, ахнул: над обителью простерла косматые тучи звездная ночь.
Возвращаясь в келию, игумен улыбался ярким светилам и сам, казалось, светился от радости: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, Ангельский собор и человеческий род…» – напевал тихонько.
* * *
В утренней тишине стук в дверь показался громогласным. Священник Иамвлих Романов, иконописец, вздрогнул от неожиданности, но, увидев игумена, отер руки от краски и пошел навстречу. Отца Пахомия, несмотря на его далеко не преклонный возраст, в обители очень уважали и по-отечески любили, боясь обидеть даже неосторожным словом. Он мог пожурить и спокойно, полушутя наругаться, мог выслушать и посоветовать, но самым страшным наказанием для братии были моменты, когда игумен молчал и пристально смотрел в глаза, сам чуть не плача. В такие часы хотелось стать самым мелким камешком на склоне Святой Горы, или крохотной букашкой – невероятно стыдно было оскорблять тот дар Божественной любви, которым столь щедро был наделен отец Пахомий, и которым так же щедро он делился со всеми окружающими.
Он смотрел на родную и знакомую икону так, словно видел ее впервые.
Игумен объяснил священнику то, что ему предстояло совершить. Тот внимательно слушал, но боялся посмотреть в глаза отцу Пахомию, пытаясь не выказать волнение, охватившее его. Словно прочитав его мысли, игумен поднялся и осенился себя широким крестным знамением, глядя на небольшой образок Богородицы в углу келии: «Будем с верой просить Матерь Божию, Всеблагую Вратарницу, да вразумит нас». Затем поклонился и вышел – ровной уверенной походкой.
Спокойствие и уверенность настоятеля, похоже, передались и самому иконописцу – отец Иамвлих и себе склонился перед иконкой: «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице…» – повторял в мыслях.
Вечером в обители начало происходить нечто удивительное. В полутьме часовни, под искрящееся мерцанье лампад и свечей, с пением молитв и огромным волнением монахи сняли Портаитиссу с привычного места. В небольшом храме стояла, приклонив главы вся братия, а отец Иамвлих не мог заставить себя опустить взор. Он смотрел на родную и знакомую икону так, словно видел ее впервые. Огромные миндалевидные глаза Богородицы смотрели прямо на иконописца. Он не помнил свою рано умершую мать, но отметил про себя: наверное, именно так смотрела бы она на непутевое, но любимое дитя. На правой, потемневшей от времени ланите Богоматери даже в храмовом полумраке было видно небольшую рану, из которой сочилась кровь.
– Сколько же ты перенесла, Матерь Божия! – подумал Иамвлих. Давно шло всенощное бдение, но он все так же стоял перед иконой, не отрывая взгляда. Иконописец, как и каждый святогорец, до мельчайших подробностей знал историю этого образа Игуменьи Святой Горы, считая его главным достоянием не только Ивирона, но и всего Афона.
В IX веке образ хранила в своем доме близ Никеи одна благочестивая вдова. В то время буйствовали иконоборцы, и однажды вооруженные воины вломились к бедной женщине. Один из них пронзил копьем образ Богородицы, но, к его ужасу, из лика Пречистой потекла кровь. Вдове удалось откупиться от солдат, которые, хоть и выполняли нечестивые приказы императора, но все-таки были потрясены увиденным. Под покровом ночи женщина вместе с сыном отнесли заветную икону к морю и, помолившись Владычице, опустили икону на волны. Каким же было их удивление, когда образ не ушел под воду, а поднялся и стоя поплыл по морской глади.
Когда отец Иамвлих еще юношей пришел на Святую Гору, желая посвятить себя Богу, братия рассказывала ему и о сыне той вдовы, который, спустя годы, принял постриг на Афоне и поведал инокам об удивительной иконе со своего детства.
Старец Гавриил пошел по волнам, как по суше, а икона стала приближаться к нему.
Ивирон, родная обитель священника, стоял неподалеку Климентовой пристани, места, где когда-то Богородица впервые ступила на афонскую землю. Сейчас там бьёт чудотворный источник, а в 1004 году, во вторник Светлой Седмицы, там, замерев от священного ужаса, сбились в кучу насельники Иверской обители. На горизонте к небу поднимался огромный огненный столп, а под ним покачивался на волнах образ Пречистой. Иноки хотели забрать икону, но как только монашеская лодка подплывала поближе, образ начинал отдаляться.
В это же время рядом с Ивироном подвизался старец Гавриил – великий молитвенник и аскет. Он непрестанно творил Иисусову молитву, изучал Священное Писание, а изможденное постом и молитвой тело подпитывал лишь горными травами и ключевой водой. Божия Матерь явилась к нему в видении и велела забрать Ее образ из воды.
С молебным пением, величая Пресвятую Владычицу, братия Ивирона выдвинулась к морю. Старец Гавриил пошел по волнам, как по суше, а икона стала приближаться к нему. Со слезами умиления и неописуемым благоговением Царицу неба и земли в ее необычном образе с пронзенным ликом перенесли в монастырь и поставили в главном храме. Это сейчас, на месте, где старец Гавриил вышел на берег с иконой, стоит параклис Пресвятой Богородицы Портаитиссы, а тогда братия хотела поселить необычную гостью в самом красивом, на их взгляд, месте.
Вспоминая древнее предание, отец Иамвлих улыбался: он живо представлял себе удивление иноков, которые проснулись и не нашли икону на прежнем месте – она сама переместилась на свод над вратами обители. Так продолжалось несколько дней – Пресвятая Дева, опять явившись старцу Гавриилу, подтвердила, что Она стала Вратарницей и хранительницей Ивирона и всей Святой Горы. Жить в страхе Божием, в благоговении и по силе своей трудиться для снискания добродетели – таким был завет Богородицы Своим детям.
Иконописец смотрел на святой образ и не мог поверить – ему, грешнейшему и недостойнейшему из всех афонских иноков предстоит писать Саму Пресвятую Деву, Ее святой образ.
Пресвятая Дева Сама рассчиталась с жадными монахами.
– Повторить работу евангелиста Луки – разве мне это по силам? – пробежали сомнения. Начиналось молебное пение. Отец Иамвлих опустился на колени, все так же, не отрывая взгляда от Иверской. Царица, Утешительница, Скорая Помощница и Надежда. Сколько раз бы к Ней не обращались – Она всегда слышала и помогала, даже в самых, казалось бы, обыденных ситуациях и мелочах. Отец Иамвлих своими глазами видел записи в монастырских сводах о том, как братия неоднократно получала чудесную помощь во время недостатка муки, вина и масла, о множестве исцелений больных, слепых и одержимых.
Бывало, что Богоматерь и вразумляла Своих бестолковых чад. Однажды (вспомнив это иконописец густо покраснел от стыда) на ночлег в их обитель попросился бедняк. Монах-привратник не пустил его, потребовав плату. Бедолага не имел за душой ни гроша и ночью был вынужден идти в Карею. По пути он встретил неизвестную Женщину, Которая дала ему золотую монету. Бедняк вернулся и опять попросился переночевать, отдав грошик привратнику. Тот, увидев, что монета очень древняя, заподозрил несчастного еще и в краже, и отвел его к братии. Те выслушали бедняка и, внимательно рассмотрев златницу, поняли, что точно такими же монетами-пожертвованиями украшена икона Вратарницы – Пресвятая Дева Сама рассчиталась с жадными монахами.
Из-за того, что Ивирон отказался принять путника, все припасы там внезапно испортились, и с тех пор на Святой Горе строго соблюдают обет безмездного странноприимства.
Заканчивался молебен с водосвятием. Отец Иамвлих поднялся с колен и присоединился к братии.
«Радуйся, благая Вратарнице, двери райския верным отверзающая!» – пел стройный хор. Архимандрит положил в освященную воду святые мощи и, перекрестившись, выплеснул тяжелую чашу на икону, которую иноки держали над большим серебряным сосудом. Собранной водой омыли свежую кипарисовую доску – основу для будущего нового образа, затем опять собрали воду в чашу.
– Εὐλογημένη ἡ βασιλεία τοῦ Πατρὸς…, – возгласил архимандрит. Начиналась Божественная Литургия.
После службы отец Иамвлих шел к себе в келию. Руки подрагивали от волнения, но, как наибольшую святыню, в предрассветном тумане он нес небольшой сосуд с водой и святыми мощами от молебна перед Иверской. За ним, благоговейно склонив голову, шагал инок, держа влажную кипарисовую доску.
С того утра иконописец не покидал своей келии. Держал строгий пост, вкушая скромную пищу только в субботу и воскресенье, ревностно молился к Пречистой Деве, испрашивая благословения начать работу. Старательно подбирал краски, играл с оттенками, чтобы добиться максимальной схожести.
Был понедельник. Ранним утром отец Иамвлих смешал святую воду с нужными красками и решился – на загрунтованной доске появился первый мазок.
Игумен не медлил – через несколько минут переступил порог и замер
Братия не решалась даже входить в келию художника. Все иноки заложили строгий пост, два раза в неделю служили всенощные и литургии и непрерывно читали Акафист Божией Матери. Однажды ночью в дверь игуменской келии несмело постучали. Взъерошенный послушник позвал отца Пахомия к иконописцу. Игумен не медлил – через несколько минут переступил порог и замер: отец Иамвлих, исхудавший и обессиленный, но счастливый, сидел в углу келии, а на простенькой деревянной подставке при тусклом мерцании свечи перед ними стояла Она – Иверская Богоматерь. Размер, лик, краски, даже взгляд был тот же. Отец Пахомий изумленно перекрестился: «Радуйся, Радосте наша!» – только и сказал, не в силах оторвать взгляд от образа.
Фигуры Христа и Богородицы заполняли почти все пространство иконной доски. Иконописцу удивительным образом удалось повторить эффект с древнего образа – положение рук Богоматери, ниспадающие полукруглые складки Ее мафория зрительно создавали впечатление объемности и живости. Казалось, что сейчас Она протянет десницу, поднятую в молитвенном жесте к Сыну, и, словно родное дитя, погладит по голове стоящего перед иконой. Голова Богоматери была слегка склонена к Младенцу Христу, в легком полуобороте сидящему на Ее левой руке. Правую ручку Христос простирал к Матери, а в левой держал свиток, опирая его на колено. Даже рана на щеке Богородицы казалась такой же кровоточащей, незаживающей.
Игумен подошел к иконописцу и, не сдерживая слез радости, заключил его в объятия, а потом внимательно посмотрел на него – перед ним, потупив глаза и шмыгая новом, стоял скромный иеромонах, которого так явно и щедро благословила Сама Богоматерь.
В Москву новую Портаитиссу провожал весь Ивирон.
13 октября 1648 года в столице еще царствовала золотая осень, когда по ковру из опавшей листвы в Россию прибыла Вратарница. Толпы православного народа, духовенство и монашество, Патриарх Иосиф и Государь Алексей Михайлович с семьей великими почестями встречали святыню. Иверская стала одной из самых чтимых святынь, москвичи с любовью называли ее Матушкой-Заступницей, «отрадным перепутьем для всех верующих».
Удивительно, но помолиться перед образом Богородицы с пронзенным ликом приходили не только православные – даже нецерковные люди в затруднениях и бедах спешили в Иверскую часовню. Бывали случаи, когда икону в специально изготовленной карете провозили по городу к домам москвичей, нуждающихся в особом заступничестве Богоматери. Афонская Вратарница стала настоящим символом Руси.
* * *
Ныне в наших храмах снова будут совершать богослужения в честь Иверской иконы Богоматери. «Радуйся, Благая Вратарнице, двери райские нам отверзающая!» – поется в акафисте Портаитиссе. И, наверное, нам, как никому до этого, сейчас понятны эти слова, ведь все шире становится зыбкий путь к преисподней и все более узкими – врата, ведущие ко спасению. По молитвам перед Иверским образом прозревали слепые, а сколько сейчас нас таких, ослепших духовно, от самого рождения не видящих Истины или же «заработавших» сердечную слепоту в жизненном коловороте, сворачивающих с прямого пути к греху, соблазнам, расколам и другим «прелестям» современного мира?!
Взмолимся же чистосердечно к Царице Небесной словами праздничного тропаря: «От святыя иконы Твоея, о Владычице Богородице, исцеления и цельбы подаются обильно с верою и любовию приходящим к ней. Тако и мою немощь посети и душу мою помилуй, Благая, и тело исцели благодатию Твоею, Пречистая».
